Сиаманто получил превосходное образование, он много ездил по странам Западной Европы, подолгу жил в Париже и Женеве, глубоко изучая искусство, историю и, конечно же, литературу этих стран и народов. Поэт более года лечился от туберкулеза в горах Швейцарии. Здесь к нему пришла настоящая любовь, а вскоре и измена. Сиаманто в это время узнает и о самоубийстве отца. Скромный, молчаливый юноша был загадкой и магнитом для живущих во Франции. Германии и Швейцарии студентов-армян. Он поддерживал тесные контакты с учеными-мхитаристами из армянской конгрегации мхитари-стов, что в Вене и на острове Святого Лазаря близ Венеции. Поэт дружил со многими крупнейшими деятелями армянской культуры. Кроме названных А. Чобаняна и Г. Зограба, хочется отметить еще нескольких — поэтов Даниэла Варужана, Ваана Теке-яна, Аветика Исаакяна, актера Ваграма Папазяна, драматурга Александра Ширванзаде... Именно в эти годы поэт прошел школу политической науки, здесь, в Европе, он ясно понял роль своего поколения в контексте истории народа. Тогда же Сиаманто воспринял культуру Армении как мощный духовный пласт в мировой культуре, который со временем будет оценен человечеством. И не случайно, что именно в эти десятилетия увидели свет фундаментальные исследования в области армянской истории, языка и архитектуры, я имею в виду работы армянских ученых Тороса Тороманяна, Овсепа Орбели, Акопа Манандяна, Манука Абегяна, Рачия Ачаряна, русского академика Николая Марра, австрийского ученого И. Стржиговского, литовского исследователя Юргиса Балтрушайтиса (Младшего), в области литературы — знаменитые поэтические антологии — «Поэзия Армении с древнейших времен до наших дней», которая вышла на русском языке под редакцией Валерия Брюсова, и трехтомник «Розы Армении», увидевший свет на французском языке в Париже. В области музыки несомненны открытия гениального Комитаса.

Для Сиаманто Армения великого прошлого и есть Армения будущего. Дух Сиаманто, его романтический порыв, его оптимизм убеждают читателя, что светлый час в истории народа наступит, потому что возмездие для армянского народа означает — справедливость

Он медленно идет по улицам уснувшего города. Чужого города. Его кроткий взгляд полон нежной грусти и необъяснимой тревоги. Глаза поэта... Я хочу понять внутреннее состояние его тревоги, хочу найти импульс его сомнения, вскрыть те неуловимые переживания, где зыбки границы между познанием и откровением...

Сиаманто легко шагает по полуночной Женеве, и его тень, словно мутное око врага, преследует поэта, скользя по мокрым мостовым. Но вот взгляд юноши замирает на черных ветвях безлистого одинокого дерева. Он на какое-то мгновение останавливается, и тусклый свет газового фонаря освещает черные ветви молчаливого дерева и худую руку поэта, сжимающую тонкую книжку — первый сборник его стихотворений.

Именно в Женеве в 1901 году вышел сборник стихов Сиаманто «Героическое», где впервые в армянской поэзии поднята до вершин высокой литературы тема геноцида, где в полной мере проявилась связь молодого поэта с его духовным отцом, гениальным армянским поэтом X века Григором Нарекаци.

Сиаманто одним из первых армянских поэтов XX века обратился к опыту средневековой армянской лирики. Все самобытное и сложное его творчество читается как грандиозная поэма, где каждое стихотворение входит в определенный цикл, а все они имеют внутреннюю логику развития, где наряду с реальными героями присутствуют языческие боги, цари и вымышленные образы, где — и это важнее всего — зримо, полнокровно живет народ. Освободительная борьба армянского народа против турецких завоевателей постоянно волновала поэта. И он говорит возвышенно об уже ставших легендарными народных героях этой священной борьбы — Ахпюре Серове, Андранике, Католикосе всех армян Хримяне Айрике...

Сиаманто трезво видит победы, просчеты и поражения этой борьбы, он ощущает себя рядовым воином своего мужественного и многострадального народа. Он призывает, заклинает всех рассеянных по миру армянских сыновей и дочерей жить и бороться совместно за светлые идеалы своей Отчизны, когда в мирных садах на берегу Евфрата будет тяжелеть виноград, когда молодое вино будет играть, как улыбка юноши, когда благородная свобода не покинет ее никогда.

Влияние Сиаманто на всю армянскую поэзию XX века огромно. Взять хотя бы Даниэла Варужана и Егише Чаренца, двух гениев армянской поэзии, которые испытали сильное влияние его огнеподобной лиры. Сиаманто был также первым среди тех, кто разглядел в младотурках будущих палачей армянского народа. В 1909 году (то есть ровно через год после прихода к власти младотурок) в Стамбуле вышел новый сборник стихов поэта «Кровавые вести от друга», где Сиаманто разоблачает, клеймит позором этих лжереволюционеров.

Правы армянские и зарубежные исследователи творчества Сиаманто, когда говорят, что нежнейший лиризм поэта, его страстный, неповторимый характер придают его поэзии особое обаяние. Без этих качеств стихи воспринимались бы как холодные лозунги-призывы. И неудивительно, что литературная общественность Европы высоко оценила творчество армянского поэта, выдвинув за несколько месяцев до его гибели на Нобелевскую премию.

Поэт в полной мере разделил судьбу своего народа, когда в 1915 году младотурки стали планомерно осуществлять свой чудовищный акт истребления целой нации. В расцвете творческих и жизненных сил, наряду с лучшими представителями интеллигенции — Комитасом, Д. Варужаном, Рубеном Севаком, Г. Зограбом, Еруханом, Келекяном и многими другими, был арестован, а через несколько месяцев зверски убит и Сиаманто.

Но поэт погиб, оставив нам посаженную на берегах Евфрата Лозу Гнева, которая, по страстному убеждению Сиаманто, однажды прорастет Розой Свободы.

Рубен Ангаладян

Те, кто шел впереди,
кто изранил свои лбы о скалы сопротивления, —
гиганты мраморной Надежды,
не отступавшие пред несказанным страхом, —
те, кто собственными зубами
крошил огненные мечи разрушителей, —
этим вечером
окинули взором мое лицо,
в котором не было ни кровинки,
и держали такую речь:

«О закрывший перстами очи!
О ярящийся опрометчиво и отважно
в час борьбы,
в неистовом вихре бури!
Ты,
чьи губы летели к горю,
а усталые руки простирались в молитве
с ночи до ночи,
с утра и до утра,—
брат, каменеющий в скорби над трупами братьев
и несущийся в бешеном танце, —
очи твои превратились в язвы,
ток из твоих очей не слезный, — кровавый...
Подними ж безнадежно опущенные веки, —
и узри
беззаветное пламя факелов наших,
изгоняющих тьму, —
и внемли душою.
Ведомо нам:
ты — мечтатель,
расставшийся с чуждой песнью,
содрогнувшись от зрелища страшных пыток,
ты набрасываешь на изуродованные тела
тихое покрывало траурных слов,
возлагаешь на них
умиротворяющие длани...
Только — забудь о своем многоценном горе!
Пусть оно остается наедине с душою...
Знай же, о бледный отрок: испытанный пламенем — жив.
Даже когда родники окрасились кровью
и — в упор, не мигая, глядят на нас из земли, —
и тогда не должно тревожить павших!
Есть у тебя Мудрость, — учись у нее ваянию слова.
Преисполнись божественной стати мраморных глыб.
Пожелай — и, покорный предначертанью славы, быстрою мыслью
запечатлей веками наше Страданье,
и не забудь об одном:
губы его и душу,
думы его и очи —
устремить в объятья Борьбы!
А затем — и превыше всего затем, чтобы сбыться,
в эти дни чаяний и страданий
землю, знакомую тени твоей,
обручи с душою.
Ляжет путь твой далече —
деревнями, долами и полями, лишенными сна,
к селам, градам и весям, от края до края, —
не сбивайся с него, но иди вперед,
неустанно иди,
выходя неизменно к началу дороги:
так шагай по нему, наполняясь смертью!
Знаешь сам: неминуема ваша встреча
на твоей дороге, —
чтобы вихрями из-под копыт скакуна Надежды,
чтобы статуями по вершинам встали победы!

...и тогда — всего только на секунду! —
воротись из тени, с которою ты сольешься.
...и тогда — хотя бы одним только глазом! —
посмотри, как будут вставать из тлена
убиенные братья!
От погостов и сожженных городов,
от полей неслыханного боя,
где вознагражденье павшим — жизнь, —
их не сосчитать! Они смешались с нами!
С каждым мигом их больше и больше!
Вот они вступают на простор
площадей Надежды...
Взгляни, какая вера и любовь!
Взгляни, — и больше ничего не бойся.
...Вот надгробия их
и распятья из почерневших досок
на плечах, что согнулись под тяжкой ношей;
саваны в пятнах засохшей крови
развеваются на ветру.
Видишь? Видишь?!—склоняются друг перед другом,
видишь?!! — клянутся погибнуть снова и снова
ради братьев...

И да будут сегодня с нами
слепые и расслабленные,
и те, кто подставил шеи под лезвия боя
ради своих ближних,
и они — герои наших сражений,
и слова, ныне вставшие с нами,
и паренье вечное душ...
Есть, однако, другие.
Их — сонмы и сонмы.
Где они — там ужас.
Если ты не познал его, ты — счастливец.
Но мы знаем,
что тела их — тела чудовищ,
что глаза их и жесты — нечеловечьи!
Это — кровь.
Кровь из разрубленных глоток,
наяву или в мыслях,
в черепах этих вранов, хмельных от похоти власти,
хлынув, хлопаньем крыл тревоги объяла слух!

...но да здравствуют матери наших детей!
Ибо есть и матери! — сильные, простоволосые,
там, высоко, в шатрах
ожидают вновь приближенье родов.
Бедра их крепки, и щедро материнское лоно.
Новых непобедимых героев рождают они на битву,
дабы прославить грядущие наши зори!

...наши души отныне тебе открыты.
В преддверии светлого утра, —
брат наш! брат, окрыленный нашей мечтою!
Приходи! — и губы коснутся губ,
и навеки обнимем друг друга.
Днесь — карающий меч прими на свои рамена,
не обагренный доселе святой и страшною кровью.
Братья, клянитесь!
Блеснут в звездном сияньи,
крест очертив, молнии ваших мечей.
...сможешь ли ты положить свою душу на жертвенник Битвы?
Сможешь — с нами иди! Ибо ЗДЕСЬ ДОРОГА».

На рассвете
сонмы непокоренных
двинулись в путь
к новым схваткам,
к священной Цели,
страшные, как шагающие по холмам леса,
одолевая чудовищные горизонты.
И возникли на их пути
два Смысла,
два воина, тяжело вооруженных,
с подъятыми к солнцу мечами.
И когда они заговорили,
лица их были тяжелы и суровы.
«Братья!
День Дней настал!
Вы — ко всему готовы.
Но, прежде чем нацелить в сердца врагов
железные руки копий,—
здесь, на хачкарах разрушенного храма,
здесь, где покоится прах ваших братьев,
внемлите голосу славы, достойной самих богов.
Мы пропоем ее вам и душам погибших.

О вы, что, спасая ближних,
обагрили кровью свои души, не знающие пределов,
вы, что в любви обрели бессмертье,
бравшие перевал Идеала стальною волей к свободе,
чьи непокорные души и взоры
устремлены к Надежде!
Наше общее горе,
разрушения черных дней,
сочащиеся мукой,
всемогущий светоч веры,
горящий у вас в очах,
отраженный зрачками
неприкаянной, юной Свободы, —
вот в чем сила согласия наших душ!
С этой минуты
нет ничего дороже
самоотреченья,
шлифующего алмазы доблести.
Ваши грозные имена
дрожью кошмара измучат ваших убийц, —
так могучие бури терзают чело утесов
с четырех сторон горизонта...
Это вы
провозвестили свободу
от оков и решеток,
это вы
ударили в колокол,
когда грянул железный год смертей и спасений,
и стоял колокольный гром от башни до башни!
Гром — по тюрьмам!
Благовест — по темницам,
гаваням и крепостям,
по городам рабов...

Но когда потребовалась жертва,
и пора самоотреченья
постучалась в двери жилищ, —
вы покинули путь свободы,
расстилавшийся перед вами.
Вы своими руками собрали хворост
и, под нашим бесстрастным взором,
возвели для себя костры,
и зажгли роковое пламя!
...Но сегодня,
позабыв и простив минувшее,
благословляем вас
и поем вам славу:
нашим мраморным божествам,
нашим сияющим святым,
вам — грозным,
вам — ввергающим в трепет,
вам — великанам, —
благословляем вас — и поем вам славу!
И сегодня,
припадая к вашей земле,
с глазами, полными молитвы,
просим вас — мы:
дайте нам саваны ваши распеленать,
дайте возвысить голос за ваши жизни;
мы — всего лишь паломники,
но доверьте нам погребенье павших.
Будем кадить вам, —
и будем взирать на мир
сквозь засохшую кровь страданья на ресницах.
Но когда и для нас приблизится время
вступить в сраженье,
и когда нам придется пойти в атаку, —
ваши смерти
не заступят нам совести и дороги!
Благословляем вас!
Слава!» —

...и снова, снова
мы восклицаем,
прежде чем вас оставить:
«С этого утра
отцы и сыны — едины
в общем движеньи.
Ваша вера — едина с яростью
боготворивших вас:
тех, кто не смог противиться гневу
видя груды и груды
бездыханных тел на пепелищах,
громоздящихся выше самих руин, —
о, страшные горы,
достигающие звезд!
...Ваша вера —
едина с яростью тех, кто идет вперед!

...кто предречет — какие еще предстоят победы?
Славные пораженья какие еще грядут?»

Над скалистыми кручами встали войска отмщенья,
сами горному кряжу подобны.
И тогда раскатился в ущельях
голос мрачного хора,
голос близкий и жуткий, —
это мертвые звали живых,
это мертвые пели живым'
Так летела их песня,
словно горькая память народа;
песня,
в общем шуме смятенья
окрыленная странным восторгом.

«Остановитесь, завтрашние герои
с гордо поднятыми головами!
Оглянитесь на тех, кто в годину славы
не считался со смертью
ради вашей победы.
Мы погибли, — мы с вами
этим утром!
Мы — изведали злобу дракона.

Мы — слыхали, как проламывают черепа.
Мы хотим вам иного.

Не имеют крова цветы — но взрастают к солнцу.
Так и мы убежали гробов и склепов.
Вопиющая весть восстает перед вами.
Как и при нас, густо замешано время
на тумане и глине разочарований.
Но поднимутся наши веки,
и раскроются губы растоптанных лиц,
бесконечно чужих вам, огненнолобым...
Но — услышьте! Услышьте!

...На наших могилах
окровавленные камни стоят и распятья, —
сострадавшие в смерти,
совоскресшие к жизни.
Погодите, — еще оцепенеют над ними
ваши души!
Страх заставит забыть усталость
и огнем пожжет равнодушье!
Мы же вам пропоем о тех,
кто в решающий день спасенья
принес себя в жертву,
и о тех,
кто, уже задыхаясь под грудой мрачных развалин,
не тягался с пленом,
но душа не могла смириться, —

и доныне живы ваши сердца
высокой и грозной песнью,
сложенной ими.
Голоса наши нынче сольются в хоре, братья.
Медь мечей засверкает, выхвачена из ножен, —
так, что станет светло, как днем, на дороге к цели!
на пути безжалостном, каменистом, мрачном...»

Я,
бессменно стоящий над горным краем,
словно башня
баснословной крепости предков,
видел
тысячи черноволосых жен,
видел я их сыновей, едва рожденных на свет;
гордые матери плакали и смеялись
в исступленьи восторга,
и протягивали младенцев к солнцу,
посвящая их великому бою, —
и лучи зари пеленали их в багряницу!

И — повсюду чисто и сильно грянули хоры.
«Славьтесь, матери,
новорожденные, славьтесь,
радуйтесь, познавшие Утро еще в утробе!
Пейте же этот свет,
алый, как кровь отцов.
Память о них жива!

Вы же, прильнув к материнской груди,
скоро станете богатырями
и замените ваших отцов...
Вы — плоть от плоти нашей и кость от кости.
Вы — наша жизнь и наша душа.
Славьтесь!
Вы — оратаи юные пахоты древней,
вы впрягаете в плуг буйнорогих железных быков,
вам засеять алмазное поле зорь,
и несметен ваш урожай — в грядущем!!»

Где скалы те, что дали мрамор
для ваших тел?
Где та лоза, где яд, где кровь огня,
вскормившие безумье душ?
Где кузня, молот, наковальня,
что выковали не мечи, но молньи
для наступления ночного?
И, наконец, поведайте, — где луг,
вспитавший тьмы железных скакунов,
добытых вами в мраке неба?
Не их ли объезжаете?

...и вот,
со всех концов земли, со всех сторон,
пылая дикой местью торжества,
стекаются несметные полки, —
не сам ли Ад послал их на подмогу? -
всё множатся и множатся ряды;
мы — пьяны от лучей рассвета:
настал тот день,
что все решает.
«День Дней», —
так звали мы его.
Суровая стезя была для всех одна.

И в час, когда луна брела по небу похорон,
и свет ее стоял окрест расселин мрака,
на горизонте показался призрак.
Кто знает, —
может, был он посланием самой земли? —
облик его говорил о глубокой печали.
Был он вооружен:
щит, готовый встретить удары слепил, как солнн
Был он обликом сходен
с ослепшим, но грозным богом
говорящим суровую правду,
тяжелея лицом:
«Дети мои!
Обернитесь ко мне и дождитесь моих глаголов.
Очи мои впитали землю могил
ныне же плачут и плачут жел1Ою глиной,
не давая молвить...

Я
узнаю вас
по знакам огня на челе.
В ваших жилах течет
кровь моего рода.
Ведомы мне ваши беды, —
но страстная мука горя
претворится сегодня в правую месть отпора,
Я держу в ладонях собственный череп,
опираюсь на стенку гроба,
но и в недра земли
доносятся ваши стоны,
слезы невинных жертв Избиенья...
И когда горячая кровь
просочилась ко мне сквозь землю,
обожгла мне холодный лоб, —
знал я: горе!

...Сыны мои,
не дожидайтесь гибели ужасной.
Глядите на восток, — там стяг Победы,
что вашими отцами водружен,
полощется на утреннем ветру.
Крылатый голос золотой трубы
даст вам сигнал идти в атаку.
Так в бой, мои возлюбленные!
В бой!
Вы — дети брани, чада исступленья,
в День Дней вы — Буря Бурь!
И это так,
но грянет битва эта — ради жизни,
и ради жизни гибнет — ваша жизнь...
Но нет, не все падут на этом поле!

Вернетесь вы — и воспоете дом,
и мир, и труд под безмятежным небом...»

Он молвил... и пропал.
И лишь на горизонте
зловеще багровел край савана его,
казался он на золотистом небе
ужасным иероглифом былого...
Знак, багровея, мерк и искажался...

Так пусть же грянет золотой призыв!
И, стиснуты железными ногами, пускай взовьются кони на дыбы!
Пускай, как две горы, сшибутся рати
Резни и Справедливого Отмщенья!
И трупы упадут на трупы,
и день затмится, и поблекнет тьма
от дыма и огня великой сечи!

О, мольбы о пощаде!
О, корчи кичливых врагов,
хруст ломающихся ребер,
черная поросль воронов,
собирающихся под вечер
на телах, поверженных в схватке!
Не успело начаться кровавое пиршество Смерти,
где гостей хоронили в крови
и хватало на всех угощенья, —
сколько раненых! сколько роняющих меч,
не успев занести его для удара!
Клич запекся у них на устах и силы иссякли,
но они поднимаются нечеловеческой силой,
и зубами крушат смертоносную сталь оружья,
и на гребне высокой надежды
уходят навеки.

...Караваны зол — испытанье для крепкой воли.
Ожидают нас рубежи из меди и стали.
В лютый час ужасного униженья
наши братья слагали себе костры
и в удушливой копоти рабства
погибали, храня надежду на нас.
Но серебрян туман рассвета,
мы спешим к вожделенной заре Свободы,
и в зловещем безмолвии кары
наши кони под алыми чепраками
устремились вослед врагу...

Будет моря дыханьем дыхание наше.
Солона, горяча,
опускается и вздымается
кровь Резни.

На груду тел упал неверный свет,
державший одинокий факел
сушил от крови платье на ветру.
И речь его из мглы была сладка.
Он обращался к нам:

«Как новая заря,
что брезжит за пределом темноты,
во тьме горит на вас венец победы,
соратники отважные мои!
Но ранд нам увенчивать чело.
Глаза еще хмельны от вида крови.
Мы возвратимся к нашим матерям,
но дан нам краткий отдых до рассвета,
и мы успеем возвестить Победу.
Взойдем же на отроги славы, —
пускай блистанье окровавленных одежд
и молнии услышанных молитв могучим светом озарят долину, —
пусть озарят затоптанные трупы,
отрубленные головы и руки,
и саван, что покрыл страну,
и все развалины, подернутые смертью,
и сердцевину самоё земли.
Огнем мечей вы рассекали бездны мрака, —
пускай же мрак мечи от вас приимет
и погребет в себе — навеки.
Внемлите мне!
Я говорю о покаяньи вод,
что приняли в себя тела отцов
и бременем безмерным тяготятся.
О сильные!
Я поведу вас к водам:
кровь каплет с наших рук,
омоем их в струе, что смертью освятилась.
Над нами властен радостный удел:
мы возвратимся к древнему призванью
и воплотим мечты первоначальных лет...
И чист и светел труд на отчих землях.
Я — возвещаю истину:
отныне
нет более нужды в победах,
несущих нам освобожденье,
нет более нужды в том, чтобы текли
зловещие кровавые потоки».

Он кончил.
В это же мгновенье
взмахнул крылами ветер утра,
объяв священным трепетом сердца.
И руки,
что день и ночь сжимали рукояти,
разжались.
И взвились плащи
над алым ужасом резни,
над полем битвы, над телами мертвых,
взвились, подъятые порывом урагана.
И там, где край земли, на горизонте,
блеск ратной стали радугой восстал.